Мать горький анализ краткий. М
Часть I
1
Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки – тяжелая возня машин, ворчание пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, – фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, – на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и – был доволен.
По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать – до вечера.
Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, – говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка – убийством.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой матери, отцы. Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка, разбудить их для работы.
Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались старикам вполне законным явлением, – когда отцы были молоды, они тоже пили и дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, – она ровно и медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И никто не имел желания попытаться изменить ее.
Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что были чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из их рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так – о чем же разговаривать?
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.
Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь на фабрике, они жили в стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой слобожан…
Пожив такой жизнью лет пятьдесят, – человек умирал.
2
Так жил и Михаил Власов, слесарь, волосатый, угрюмый, с маленькими глазами; они смотрели из-под густых бровей подозрительно, с нехорошей усмешкой. Лучший слесарь на фабрике и первый силач в слободке, он держался с начальством грубо и поэтому зарабатывал мало, каждый праздник кого-нибудь избивал, и все его не любили, боялись. Его тоже пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идут люди, он хватал в руки камень, доску, кусок железа и, широко расставив ноги, молча ожидал врагов. Лицо его, заросшее от глаз до шеи черной бородой, и волосатые руки внушали всем страх. Особенно боялись его глаз, – маленькие, острые, они сверлили людей, точно стальные буравчики, и каждый, кто встречался с их взглядом, чувствовал перед собой дикую силу, недоступную страху, готовую бить беспощадно.
– Ну, расходись, сволочь! – глухо говорил он. Сквозь густые волосы на его лице сверкали крупные желтые зубы. Люди расходились, ругая его трусливо воющей руганью.
– Сволочь! – кратко говорил он вслед им, и глаза его блестели острой, как шило, усмешкой. Потом, держа голову вызывающе прямо, он шел следом за ними и вызывал:
– Ну, – кто смерти хочет?
Никто не хотел.
Говорил он мало, и «сволочь» – было его любимое слово. Им он называл начальство фабрики и полицию, с ним он обращался к жене:
– Ты, сволочь, не видишь – штаны разорвались!
Когда Павлу, сыну его, было четырнадцать лет, Власову захотелось оттаскать его за волосы. Но Павел взял в руки тяжелый молоток и кратко сказал:
– Не тронь…
– Чего? – спросил отец, надвигаясь на высокую, тонкую фигуру сына, как тень на березу.
– Будет! – сказал Павел. – Больше я не дамся…
И взмахнул молотком.
Отец посмотрел на него, спрятал за спину мохнатые руки и, усмехаясь, проговорил:
– Эх ты, сволочь…
Вскоре после этого он сказал жене:
– Денег у меня больше не спрашивай, тебя Пашка прокормит…
– А ты все пропивать будешь? – осмелилась она спросить.
– Не твое дело, сволочь! Я любовницу заведу…
Любовницы он не завел, но с того времени, почти два года, вплоть до смерти своей, не замечал сына и не говорил с ним.
Была у него собака, такая же большая и мохнатая, как сам он. Она каждый день провожала его на фабрику и каждый вечер ждала у ворот. По праздникам Власов отправлялся ходить по кабакам. Ходил он молча и, точно желая найти кого-то, царапал своими глазами лица людей. И собака весь день ходила за ним, опустив большой, пышный хвост. Возвращаясь домой пьяный, он садился ужинать и кормил собаку из своей чашки. Он ее не бил, не ругал, но и не ласкал никогда. После ужина он сбрасывал посуду со стола на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее, ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза. Заунывные, некрасивые звуки путались в его усах, сбивая с них хлебные крошки, слесарь расправлял волосы бороды и усов толстыми пальцами и – пел. Слова песни были какие-то непонятные, растянутые, мелодия напоминала о зимнем вое волков. Пел он до поры, пока в бутылке была водка, а потом валился боком на лавку или опускал голову на стол и так спал до гудка. Собака лежала рядом с ним.
Умер он от грыжи. Дней пять, весь почерневший, он ворочался на постели, плотно закрыв глаза, и скрипел зубами. Иногда говорил жене:
– Дай мышьяку, отрави…
Доктор велел поставить Михаилу припарки, но сказал, что необходима операция, и больного нужно сегодня же везти в больницу.
– Пошел к черту, – я сам умру!.. Сволочь! – прохрипел Михаил.
А когда доктор ушел и жена со слезами стала уговаривать его согласиться на операцию, он сжал кулак и, погрозив ей, заявил:
– Выздоровлю – тебе хуже будет!
Он умер утром, в те минуты, когда гудок звал на работу. В гробу лежал с открытым ртом, но брови у него были сердито нахмурены. Хоронили его жена, сын, собака, старый пьяница и вор Данила Весовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько слободских нищих. Жена плакала тихо и немного, Павел – не плакал. Слобожане, встречая на улице гроб, останавливались и, крестясь, говорили друг другу:
– Чай, Пелагея-то рада-радешенька, что помер он…
Некоторые поправляли:
– Не помер, а – издох…
Когда гроб зарыли – люди ушли, а собака осталась и, сидя на свежей земле, долго молча нюхала могилу. Через несколько дней кто-то убил ее…
3
Спустя недели две после смерти отца, в воскресенье, Павел Власов пришел домой сильно пьяный. Качаясь, он пролез в передний угол и, ударив кулаком по столу, как это делал отец, крикнул матери:
– Ужинать!
Мать подошла к нему, села рядом и обняла сына, притягивая голову его к себе на грудь. Он, упираясь рукой в плечо ей, сопротивлялся и кричал:
– Мамаша, – живо!..
– Дурачок ты! – печально и ласково сказала мать, одолевая его сопротивление.
– И – курить буду! Дай мне отцову трубку… – тяжело двигая непослушным языком, бормотал Павел.
Он напился впервые. Водка ослабила его тело, но не погасила сознания, и в голове стучал вопрос: «Пьян? Пьян?»
Его смущали ласки матери и трогала печаль в ее глазах. Хотелось плакать, и, чтобы подавить это желание, он старался притвориться более пьяным, чем был.
А мать гладила рукой его потные, спутанные волосы и тихо говорила:
– Не надо бы этого тебе…
Его начало тошнить. После бурного припадка рвоты мать уложила его в постель, накрыв бледный лоб мокрым полотенцем. Он немного отрезвел, но все под ним и вокруг него волнообразно качалось, у него отяжелели веки и, ощущая во рту скверный, горький вкус, он смотрел сквозь ресницы на большое лицо матери и бессвязно думал:
«Видно, рано еще мне. Другие пьют и – ничего, а меня тошнит…»
– Каким кормильцем ты будешь мне, если пить начнешь…
Плотно закрыв глаза, он сказал:
– Все пьют…
Мать тяжело вздохнула. Он был прав. Она сама знала, что, кроме кабака, людям негде почерпнуть радости. Но все-таки сказала:
– А ты – не пей! За тебя, сколько надо, отец выпил. И меня он намучил довольно… так уж ты бы пожалел мать-то, а?
Слушая печальные, мягкие слова, Павел вспоминал, что при жизни отца мать была незаметна в доме, молчалива и всегда жила в тревожном ожидании побоев. Избегая встреч с отцом, он мало бывал дома последнее время, отвык от матери и теперь, постепенно трезвея, пристально смотрел на нее.
Была она высокая, немного сутулая, ее тело, разбитое долгой работой и побоями мужа, двигалось бесшумно и как-то боком, точно она всегда боялась задеть что-то. Широкое, овальное лицо, изрезанное морщинами и одутловатое, освещалось темными глазами, тревожно-грустными, как у большинства женщин в слободке. Над правой бровью был глубокий шрам, он немного поднимал бровь кверху, казалось, что и правое ухо у нее выше левого; это придавало ее лицу такое выражение, как будто она всегда пугливо прислушивалась. В густых темных волосах блестели седые пряди. Вся она была мягкая, печальная, покорная…
И по щекам ее медленно текли слезы.
– Не плачь! – тихо попросил сын. – Дай мне пить.
– Я тебе воды со льдом принесу…
Но когда она воротилась, он уже заснул. Она постояла над ним минуту, ковш в ее руке дрожал, и лед тихо бился о жесть. Поставив ковш на стол, она молча опустилась на колени перед образами. В стекла окон бились звуки пьяной жизни. Во тьме и сырости осеннего вечера визжала гармоника, кто-то громко пел, кто-то ругался гнилыми словами, тревожно звучали раздраженные, усталые голоса женщин…
Жизнь в маленьком доме Власовых потекла более тихо и спокойно, чем прежде, и несколько иначе, чем везде в слободе. Дом их стоял на краю слободы, у невысокого, но крутого спуска к болоту. Треть дома занимала кухня и отгороженная от нее тонкой переборкой маленькая комнатка, в которой спала мать. Остальные две трети – квадратная комната с двумя окнами; в одном углу ее – кровать Павла, в переднем – стол и две лавки. Несколько стульев, комод для белья, на нем маленькое зеркало, сундук с платьем, часы на стене и две иконы в углу – вот и все.
Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога, лицо было бледное, скучное.
Однажды мать спросила его:
– Ну что, весело тебе было вчера?
Он ответил с угрюмым раздражением:
– Тоска зеленая! Я лучше удить рыбу буду. Или – куплю себе ружье.
Работал он усердно, без прогулов и штрафов, был молчалив, и голубые, большие, как у матери, глаза его смотрели недовольно. Он не купил себе ружья и не стал удить рыбу, но заметно начал уклоняться с торной дороги всех: реже посещал вечеринки и хотя, по праздникам, куда-то уходил, но возвращался трезвый. Мать, зорко следя за ним, видела, что смуглое лицо сына становится острее, глаза смотрят все более серьезно и губы его сжались странно строго. Казалось, он молча сердится на что-то или его сосет болезнь. Раньше к нему заходили товарищи, теперь, не заставая его дома, они перестали являться. Матери было приятно видеть, что сын ее становится непохожим на фабричную молодежь, но когда она заметила, что он сосредоточенно и упрямо выплывает куда-то в сторону из темного потока жизни, – это вызвало в душе ее чувство смутного опасения.
– Ты, может, нездоров, Павлуша? – спрашивала она его иногда.
– Нет, я здоров! – отвечал он.
– Худой ты очень! – вздохнув, говорила мать. Он начал приносить книги и старался читать их незаметно, а прочитав, куда-то прятал. Иногда он выписывал из книжек что-то на отдельную бумажку и тоже прятал ее…
Говорили они мало и мало видели друг друга. Утром он молча пил чай и уходил на работу, в полдень являлся обедать, за столом перекидывались незначительными словами, и снова он исчезал вплоть до вечера. А вечером тщательно умывался, ужинал и после долго читал свои книги. По праздникам уходил с утра, возвращался поздно ночью. Она знала, что он ходит в город, бывает там в театре, но к нему из города никто не приходил. Ей казалось, что с течением времени сын говорит все меньше, и, в то же время, она замечала, что порою он употребляет какие-то новые слова, непонятные ей, а привычные для нее грубые и резкие выражения – выпадают из его речи. В поведении его явилось много мелочей, обращавших на себя ее внимание: он бросил щегольство, стал больше заботиться о чистоте тела и платья, двигался свободнее, ловчей и, становясь наружно проще, мягче, возбуждал у матери тревожное внимание. И в отношении к матери было что-то новое: он иногда подметал пол в комнате, сам убирал по праздникам свою постель, вообще старался облегчить ее труд. Никто в слободе не делал этого.
Однажды он принес и повесил на стенку картину – трое людей, разговаривая, шли куда-то легко и бодро.
– Это воскресший Христос идет в Эммаус! – объяснил Павел.
Матери понравилась картина, но она подумала: «Христа почитаешь, а в церковь не ходишь…»
Все больше становилось книг на полке, красиво сделанной Павлу товарищем-столяром. Комната приняла приятный вид.
Он говорил ей «вы» и называл «мамаша», но иногда, вдруг, обращался к ней ласково:
– Ты, мать, пожалуйста, не беспокойся, я поздно ворочусь домой…
Ей это нравилось, в его словах она чувствовала что-то серьезное и крепкое.
Но росла ее тревога. Не становясь от времени яснее, она все более остро щекотала сердце предчувствием чего-то необычного. Порою у матери являлось недовольство сыном, она думала: «Все люди – как люди, а он – как монах. Уж очень строг. Не по годам это…»
Иногда она думала: «Может, он девицу себе завел какую-нибудь?»
Но возня с девицами требует денег, а он отдавал ей свой заработок почти весь.
Так шли недели, месяцы, и незаметно прошло два года странной, молчаливой жизни, полной смутных дум и опасений, все возраставших.
4
Однажды после ужина Павел опустил занавеску на окне, сел в угол и стал читать, повесив на стенку над своей головой жестяную лампу. Мать убрала посуду и, выйдя из кухни, осторожно подошла к нему. Он поднял голову и вопросительно взглянул ей в лицо.
– Ничего, Паша, это я так! – поспешно сказала она и ушла, смущенно двигая бровями. Но, постояв среди кухни минуту неподвижно, задумчивая, озабоченная, она чисто вымыла руки в снова вышла к сыну.
– Хочу я спросить тебя, – тихонько сказала она, – что ты все читаешь?
Он сложил книжку.
– Ты – сядь, мамаша…
Мать грузно опустилась рядом с ним и выпрямилась, насторожилась, ожидая чего-то важного.
Не глядя на нее, негромко и почему-то очень сурово, Павел заговорил:
– Я читаю запрещенные книги. Их запрещают читать потому, что они говорят правду о нашей, рабочей жизни… Они печатаются тихонько, тайно, и если их у меня найдут – меня посадят в тюрьму, – в тюрьму за то, что я хочу знать правду. Поняла?
Ей вдруг стало трудно дышать. Широко открыв глаза, она смотрела на сына, он казался ей чуждым. У него был другой голос – ниже, гуще и звучнее. Он щипал пальцами тонкие, пушистые усы и странно, исподлобья смотрел куда-то в угол. Ей стало страшно за сына и жалко его.
– Зачем же ты это, Паша? – проговорила она. Он поднял голову, взглянул на нее и негромко, спокойно ответил:
– Хочу знать правду.
Голос его звучал тихо, но твердо, глаза блестели упрямо. Она сердцем поняла, что сын ее обрек себя навсегда чему-то тайному и страшному. Все в жизни казалось ей неизбежным, она привыкла подчиняться не думая и теперь только заплакала тихонько, не находя слов в сердце, сжатом горем и тоской.
– Не плачь! – говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. – Подумай, какою жизнью мы живем? Тебе сорок лет, – а разве ты жила? Отец тебя бил, – я теперь понимаю, что он на твоих боках вымещал свое горе, – горе своей жизни; оно давило его, а он не понимал – откуда оно? Он работал тридцать лет, начал работать, когда вся фабрика помещалась в двух корпусах, а теперь их – семь!
Она слушала его со страхом и жадно. Глаза сына горели красиво и светло; опираясь грудью на стол, он подвинулся ближе к ней и говорил прямо в лицо, мокрое от слез, свою первую речь о правде, понятой им. Со всею силой юности и жаром ученика, гордого знаниями, свято верующего в их истину, он говорил о том, что было ясно для него, – говорил не столько для матери, сколько проверяя самого себя. Порою он останавливался, не находя слов, и тогда видел перед собой огорченное лицо, на котором тускло блестели затуманенные слезами, добрые глаза. Они смотрели со страхом, с недоумением. Ему было жалко мать, он начинал говорить снова, но уже о ней, о ее жизни.
– Какие радости ты знала? – спрашивал он. – Чем ты можешь помянуть прожитое?
Она слушала и печально качала головой, чувствуя что-то новое, неведомое ей, скорбное и радостное, – оно мягко ласкало ее наболевшее сердце. Такие речи о себе, о своей жизни она слышала впервые, и они будили в ней давно уснувшие, неясные думы, тихо раздували угасшие чувства смутного недовольства жизнью, – думы и чувства дальней молодости. Она говорила о жизни с подругами, говорила подолгу, обо всем, но все – и она сама – только жаловались, никто не объяснял, почему жизнь так тяжела и трудна. А вот теперь перед нею сидит ее сын, и то, что говорят его глаза, лицо, слова, – все это задевает за сердце, наполняя его чувством гордости за сына, который верно понял жизнь своей матери, говорит ей о ее страданиях, жалеет ее.
Матерей – не жалеют.
Она это знала. Все, что говорил сын о женской жизни, – была горькая знакомая правда, и в груди у нее тихо трепетал клубок ощущений, все более согревавший ее незнакомой лаской.
– Что же ты хочешь делать? – спросила она, перебивая его речь.
– Учиться, а потом – учить других. Нам, рабочим, надо учиться. Мы должны узнать, должны понять – отчего жизнь так тяжела для нас.
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она не могла забыть о его молодости и о том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех – и для нее – жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Но она боялась помешать себе любоваться сыном, который вдруг открылся перед нею таким умным… хотя немного чужим для нее.
Павел видел улыбку на губах матери, внимание на лице, любовь в ее глазах; ему казалось, что он заставил ее понять свою правду, и юная гордость силою слова возвышала его веру в себя. Охваченный возбуждением, он говорил, то усмехаясь, то хмуря брови, порою в его словах звучала ненависть, и когда мать слышала ее звенящие, жесткие слова, она, пугаясь, качала головой и тихо спрашивала сына:
– Так ли, Паша?
– Так! – отвечал он твердо и крепко. И рассказывал ей о людях, которые, желая добра народу, сеяли в нем правду, а за это враги жизни ловили их, как зверей, сажали в тюрьмы, посылали на каторгу…
– Я таких людей видел! – горячо воскликнул он. – Это лучшие люди на земле!
В ней эти люди возбуждали страх, она снова хотела спросить сына: «Так ли?»
Но не решалась и, замирая, слушала рассказы о людях, непонятных ей, научивших ее сына говорить и думать столь опасно для него. Наконец она сказала ему:
– Скоро светать будет, лег бы ты, уснул!
– Да, я сейчас лягу! – согласился он. И, наклонясь к ней, спросил: – Поняла ты меня?
– Поняла! – вздохнув, ответила она. Из глаз ее снова покатились слезы, и, всхлипнув, она добавила:
– Пропадешь ты!
Он встал, прошелся по комнате, потом сказал:
– Ну вот, ты теперь знаешь, что я делаю, куда хожу, я тебе все сказал! Я прошу тебя, мать, если ты меня любишь, – не мешай мне!..
– Голубчик ты мой! – воскликнула она. – Может, лучше бы для меня не знать ничего!
Он взял ее руку и крепко стиснул в своих.
Ее потрясло слово «мать», сказанное им с горячей силой, и это пожатие руки, новое и странное.
– Ничего я не буду делать! – прерывающимся голосом сказала она. – Только береги ты себя, береги!
Не зная, чего нужно беречься, она тоскливо прибавила:
– Худеешь ты все…
И, обняв его крепкое, стройное тело ласкающим, теплым взглядом, заговорила торопливо и тихо:
– Бог с тобой! Живи как хочешь, не буду я тебе мешать. Только об одном прошу – не говори с людьми без страха! Опасаться надо людей – ненавидят все друг друга! Живут жадностью, живут завистью. Все рады зло сделать. Как начнешь ты их обличать да судить – возненавидят они тебя, погубят!
Сын стоял в дверях, слушая тоскливую речь, а когда мать кончила, он, улыбаясь, сказал:
– Люди плохи, да. Но когда я узнал, что на свете есть правда, – люди стали лучше!..
Он снова улыбнулся и продолжал:
– Сам не понимаю, как это вышло! С детства всех боялся, стал подрастать – начал ненавидеть, которых за подлость, которых – не знаю за что, так просто! А теперь все для меня по-другому встали, – жалко всех, что ли? Не могу понять, но сердце стало мягче, когда узнал, что не все виноваты в грязи своей…
Он замолчал, точно прислушиваясь к чему-то в себе, потом негромко и вдумчиво сказал:
– Вот как дышит правда!
Она взглянула на него и тихо молвила:
– Опасно ты переменился, о, господи!
Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к нему. Павел лежал кверху грудью, и на белой подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое лицо. Прижав руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли большие мутные слезы.
С первых страниц романа мы видим заводской поселок, в котором жили бедные рабочие. Вся местность вокруг фабрики была пронизана полной нищетой. Вокруг было грязно и мрачно. С самого раннего утра гудок созывал всех на работу, а поздно вечером все возвращались домой уставшие и голодные. И до того тяжелая была работа, что мужчины желали одного - напиться спиртного и лечь отдыхать. В отношении этих трудящихся было много злобы, которая приводила их к отвратительным поступкам. Так проходил день за днем.
Главный персонаж произведения Ниловна тоже также жила. У нее был сын Павел, который берет пример со своего отца. Михаил целыми днями напивался после трудовых будней, да еще и в драку влезал. Всех подряд, и естественно, своих родных он оскорблял нецензурными словами. А свою жену он вообще не считал за женщину. Но, все-таки Павел еще не до конца стал таким, же, как остальные рабочие. Он встает на защиту матери, когда отец хочет ее поколотить.
Ниловна была женщиной не старой, но вся эта жизнь превратила ее в замученную старушку.
Вскоре умирает отец, и Павел продолжает проживать так же, как все остальные. Покупает себе красивую рубашку, гармошку и ходит на танцы, откуда приходит, всегда, в нетрезвом виде.
Но, вскоре, к ним в поселок заходили какие-то непонятные люди, говорили странные речи. И Павел внимательно прислушивался к их словам.
Потом в праздничные дни он уезжал в город, стал много увлекаться литературой и приносить домой книг на политическую тематику. Речь Павла тоже изменилась, он стал обращаться к Ниловне вежливо. И это пугало Пелагею. Она подозревала, что творится с ним что-то серьезное, а что это такое, она не понимала.
Позже сын говорит Пелагее, что хочет знать, какая она это- правда,о которой рассказывают революционеры. Он сказал, что будет учиться, и новые веяния о свободе, о хорошей жизни будет рассказывать своим товарищам. Но тут, же ее предупреждает, что за такую крамолу его могут сослать на каторгу и даже расстрелять.
В конце ноября Павел предупредил Ниловну, что к нему прибудут гости. Пелагея встретила их осторожно, но, как, оказалось, это были люди доброжелательные. Самым удивительным для нее стало, что к ним примкнул Николай Весовщиков, которого все обходили стороной и не пытались даже заговорить. А все это происходило потому, что его отец был жуликом. Приходила туда девушка по имени Наташа. Она была родом из богатой семьи и с детства видела тиранство и произвол в доме. Не желала она себе и другим такого существования и примкнула к рабочему кружку.
Среди заводчан пошел слух, что в доме Власовых собираются подозрительные люди, и о чем- то ведут беседы. Пытались узнать по-разному, кто-то спрашивал Пелагею о сыне, а иногда ночью хотели подсмотреть в окно, но, испугавшись, убежали. Далее среди рабочих начали распространяться агитационные бумаги, все их читали, но реагировали по-разному. Кто-то верил в написанный текст, были и те, которые, только махали безнадежно рукой.
Однажды Ниловну на улице встретилась Мария и шепнула ей, что у многих активистов был обыск, и очередной готовится в доме Власовых. Эта ночь прошла в ожидании и беспокойстве, но никто не пришел. Однако, жандармы, прибыли через месяц и стали искать запрещенную литературу. При этом присутствовал Андрей Находка, который не стерпел и начал переговариваться с представителями закона, вследствие чего он был арестован. Павел же держался уверенно и спокойно.
К Павлу все чаще стали приходить трудящиеся, которым Власов помогал советом в том или ином деле, а иногда отправлял в город за консультацией. После одной истории на фабрике люди стали относиться к Павлу более почтительно. Суть дела состояла в том, что их хозяин принял решение высушить болото, и объяснил всем, что это пойдет для улучшения их здоровья, но при этом, он вычтет некую сумму из их зарплаты. Власов болел в этот день, и когда к нему пришли его товарищи, то он тут же что-то написал на листке и отправил его в город, чтобы там опубликовали в редакции.
Павел болел ни один день, и заводчане попросили, чтобы он пришел на работу и объяснил происходящее. Речь молодого человека все слушали заворожено, многие уже поверили в его слова. Но когда им приказали разойтись, рабочие повиновались, а Павла забрала полиция.
Вскоре у Ниловны появился один из партийных работников, который объяснил ей, что нужно сделать, чтобы Павла выпустили из тюрьмы. И Пелагея начинает разбрасывать листовки на фабрике, под видом помощницы женщины, разносившей обеды. И никто не мог догадаться, что распространение этих бумажек - дело рук какой-то старушки.
За недостачей улик, Находку и Власова отпускают, но они не могут угомониться и устраивают митинг на демонстрации, посвященной 1 мая. Павел выступает с пламенной речью, держа в руках красное знамя. Выступающие были вновь подвержены аресту, а знамя сохранила Ниловна.
Егор Иванович просит Пелагею перелиться к нему в город, где она с его сестрой продолжает дело сына. Она разъезжает по селам и раздает там прокламации.
Мать постоянно приходит к Павлу в тюрьму, и даже передает письмо, где любящая его девушка предлагает ему план побега. Но, он отказывается, потому что хочет выступить с пламенной речью в суде.
В день суда Ниловне было по-особенному тревожно, так как допустили туда только родных. Делалось это с целью, чтобы народ не слышал, за что обвиняли рабочего. И Павел, выслушав приговор, произносит речь, где говорит о цели борьбы своей партии. Читая данные строки, автор показывает нам человека, изучившего немало книг и хорошо владевшего революционной теорией.
Последнее слово судьи гласило, что все осужденные отправляются на каторгу. Сашенька готова идти за ним, мать тоже хочет быть рядом с сыном. Жаль, что такие слова не были услышаны рабочими, и тогда Николай Иванович относит текст, записанный им на бумаге, в редакцию, чтобы напечатать.
Мать Павла,соглашается отвезти агитационные листки в другой город, но ее выслеживают и хотят отвезти в полицию. Но, Ниловна, вырываясь из рук сыщика, раскидывает все листовки на перроне вокзала, объясняя, что это-речь ее осужденного сына. Она не успевает договорить, так как один из полицейских сдавливает ее горло.
Роман учит нас постоянно самосовершенствоваться, получать новые знания и передавать другим людям. Ведь получая определенные знания, человек становится свободным. А свобода помогает повести за собой остальных.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Горький. Все произведения
- Бывшие люди
- Мать
- Челкаш
Мать. Картинка к рассказу
Сейчас читают
- Краткое содержание Шергин Детство в Архангельске
- Краткое содержание Пора спать Мамин-Сибиряк
Аленушка очень хотела быть царицей. Так хотела, что привиделось ей море цветов. Обступили они девочку, переговариваются между собой. Стали они предполагать, кто из них больше подходить на роль царицы
- Краткое содержание Лавкрафт Хребты безумия
Повествование ведется от лица ученого, который старается остановить экспедицию в Антарктику. В своей прошлой экспедиции он стал свидетелем страшных событий, о которых клялся никому не рассказывать
- Краткое содержание Пришвин Женьшень
Один человек будучи заядлым охотником не удержался и сразу после участия в военных действиях с японцами отправился на охоту. Из Маньчжурии перешел в Россию. За одним из хребтов познакомился с китайцем, которого звали Лувен
- Краткое содержание Лавкрафт Зов Ктулху
Повествование о Ктулху начинается с того, что при несколько странных обстоятельствах умирает двоюродный дед рассказчика – Джон Энджел. Племяннику приходится разбирать его вещи и в них он находит странную шкатулку, на которой загадочные знаки.
События в романе развиваются примерно в начале 1900-ых годов, в России. В рабочей слободке проживают обыкновенные работники разных фабрик со своими семьями, и вся их жизнь тесно связана с работой. Утром, с привычным гудком работяги направляются к фабрике, вечером она, словно выплевывает их из своей пасти. По праздникам, когда работники встречаются друг с другом, они заводят беседу только о своей фабрике, очень много выпивают, и тогда по заведенной традиции начинается драка. Но вот Павел Власов, один молодой рабочий той самой фабрики, начинает жить иной жизнью. Особенно неожиданно это было для его матери - вдовы слесаря, Пелагеи Ниловны.
По праздникам он теперь ходит в город. Стал очень часто приносить домой разные книги, начал много читать. На долго мучающий мать вопрос Павел ответил: Я желаю узнать всю скрытую истину и по этой причине читаю запрещенные книги.
Ты не должна никому про это говорить. Если кто-нибудь об этом узнает, то меня сразу же посадят в тюрьму.
Некоторое время спустя в доме Власовых по выходным начинают появляться товарищи Павла: хохол из Канева - Андрей Находка, недавно прибывший в слободку и устроившийся работать на фабрику, так он представился Пелагеи Ниловне; еще несколько фабричных, слободских парней, которые и раньше были знакомы с матерью Павла; приходят и люди из города. Наташа, молодая учительница, москвичка, приехала сюда от богатых родителей, вместо Наташи иногда приходил Николай Иванович, который занимался с рабочими. Бледная и худенькая дамочка Сашенька, тоже, как Наташа, бросившая семью и уехавшая из нагретого гнездышка. Ее отец - земский начальник и помещик. Павел и Саша полюбили друг друга, но узаконить свои отношения влюбленные не могут, так как оба думают, что женатые люди не годятся для революционного дела. Им нужно зарабатывать себе на жизнь, на квартиру и, в конце концов, растить детей. Присутствуя в доме Власовых, участники собрания читают исторические книги, поют песни, ведут беседы о трудной доле работников земли и о солидарности трудящихся. На этих кружках Пелагея Ниловна впервые услышала слово «социалисты»!
Женщине очень понравился Андрей Находка, он тоже её очень полюбил, даже стал ласково называть «ненько». Говорит, что Пелагея схожа с его покойной приемной матерью. Родной же матери он уже и не помнит. Через какое-то время Павел Власов со своей матерью Пелагеей Ниловной предлагают Андрею поселиться в их доме, и Находка с огромным удовольствием принимает их предложение.
А на фабрике тем временем появляются листовки, в которых описываются стачки рабочих в Петербурге и неправильные порядки на фабрике. В листовках содержится призыв рабочих к единению, к борьбе за справедливость и свои интересы. Пелагея осознает, что появ¬ление этих листовок связано с занятием Павла, она одновременно и гордится своим сыном, и волнуется за то, что ждет его в будущем. И вдруг, некоторое время спустя в доме у Власовых появляются жандармы с обыском. Павел с Андреем, предупрежденные об обыске, вынесли из дома все запрещенные книги, но Андрея все равно арестовали.
Вскоре на фабрике появляется объявление, которое гласит: из каждого честно заработанного рабочими рубля дирекцией будет забираться копейка - на осушение всех окружающих фабрику болот и водоемов. Рабочие недовольны таким поворотом событий, поэтому несколько пожилых работников приходят к Павлу Власову за дельным советом. Паша просит мать сходить в город и отнести его записи в газету, чтобы история о «болотной копейке» попала в ближайший выпуск, а сам отправился на фабрику, где, возглавил митинг, в присутствии директора изложил требования рабочих об отмене несправедливого налога. Но директор приказал рабочим снова начать работу, все разошлись по своим местам. Павел был очень огорчен и обижен, он подумал, что люди не доверились ему, не последовали за его правдой, потому что он еще очень молод и слабо-силен в этом деле, что он не сумел эту правду правильно высказать. Ночью в дом Власовых снова являются жандармы и уводят Павла.
Через пару дней к Пелагее Ниловне приходит Егор Иванович, он тоже ходил на собрания к Павлу еще до его ареста. Он рассказал матери, что, помимо Павла, арестовали ещё сорок восемь человек с фабрики. Тут Пелагея Ниловна решается проносить листовки на фабрику, для этого просит свою знакомую, продававшую на фабрике обеды для рабочих, устроить её к себе помогать. Хоть и всех входящих в здание обыскивают, но женщина весьма успешно проносила листовки на фабрику и передавала их рабочим.
Андрей с Павлом наконец-то выходят из тюрьмы и готовятся к празднованию 1 Мая. Хотя Павлу известно, что за это его опять арестуют, он намеревается нести впереди колонны демонстрантов красное знамя. Утро, Первое мая. Павел и Андрей вместо того, чтобы идти на фабрику, направляются на площадь, где уже находится народ. Стоя под красным знаменем, Павел заявляет, что сегодня ими, членами социал-демократической рабочей партии, будет открыто поднято знамя разума, свободы и правды! Да здравствуют работники всех республик мира! - с этими словами возглавляемая Павлом колонна двинулась по слободским улицам. Андрей шел рядом с Павлом. Но вдруг навстречу митингующим выходит целая армия солдат, сминает колонну на своем пути, Павла с Андреем берет под арест. Ниловна подбирает осколок древка с обрывком знамени, которое жандар¬мы вырвали из рук сына, и идет домой, но душа ее полна желания всем рассказать о том, что дети борются за правду, они стремятся к другой, лучшей жизни для всего народа.
Через пару дней к Николаю Ивановичу в город переезжает Пелагея Ниловна- он пообещал Андрею и Павлу, если их арестуют, сразу же забрать её к себе. Ведя огромное хозяйство одинокого Николая Ивановича, в городе Пелагея начинает заниматься подпольным делом. Одна или вместе с Софьей, сестрой Николая, переодевшись то странницей-богомолкой, то торговкой кружевами, то монахиней разъезжает по разным деревням и городам губернии, развозя запрещенные газеты, прокламации и книги. Пелагея любит говорить с разными людьми, послушать их рассказы о жизни и работе, поэтому ей нравится это занятие. Она замечает, что народ голодным и полуголым живет среди окружающих богатств. Когда мать возвращается из поездок в город, она тут же отправляется в тюрьму на встречу с Павлом. Один раз, на одном из таких свиданий, она передает записку сыну с предложением его приятелей устроить Павлу и его сообщникам побег из тюрьмы. Но Павел отказывается от этого предложения. Больше всех огорчилась Сашенька, она была инициатором этого побега.
Наступает день суда. В зале находятся только родственники подсудимых. Матери казалось, что произойдет что-то страшное, начнется спор, выяснение истины, но все спокойно: безучастные судьи говорят, неохотно; свидетели торопятся. Прокурор и адвокаты тоже не могут растрогать сердца матери. Встает Павел. Он не пытается себя защитить - лишь объясняет, что они не являются бунтовщиками, хотя их отдали под суд как бунтовщиков. Они являются социалистами, а их лозунги призывают к разделению частной собственности, все средства производства должны принадлежать народу, как и власть. А обязательным для всех является труд. Они останутся революционерами до того времени, пока их идеи не одержат победу. Матери известно все, о чем говорит ее сын, но сейчас она испытывает особую, увлекающую ее силу веры. Судья зачитывает приговор: сослать всех подсудимых на поселение. Ожидает приговора и Саша, она хочет попросить, чтобы ей разрешили поселиться в той же местности, куда отправлен Павел. Мать говорит, что приедет к ним, когда появятся внуки, чтобы их нянчить.
Мать возвращается домой и узнает от Николая, что речь Павла на суде будет напечатана. Мать предлагает отвезти речь сына в другой город для распространения. На вокзале ей встречается молодой человек, его лицо и взгляд кажутся Пелагее Ниловне знакомыми. Она вспоминает о том, что видела его в суде и возле тюрьмы. Мать понимает, что попалась. Молодой человек что-то говорит сторожу, тот подходит к женщине и укоряет ее в воровстве. Мать обижена и возмущена, она выхватывает из чемодана прокламации и заявляет людям, которые окружили ее, что это речь ее сына, которого осудили. Жандармы проходят сквозь толпу, один их них берет ее за горло, чтобы она не смогла говорить. Мать хрипит, а в толпе раздаются рыдания.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2013-04-12
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Глава I
Автор описывает типичную жизнь одной слободы. Дни в слободе похожи друг на друга как две капли воды: людей будит на работу фабричный гудок, рабочие плетутся на работу с угрюмыми и злыми лицами - они не успевают отдохнуть от тяжелого фабричного труда, после работы ужин и затем сон. Рутина. По праздникам люди пьянствуют - это их единственное развлечение в тяжелой жизни. Постоянные драки считались нормальным делом - все люди жили с постоянной затаенной злобой. От такой тяжелой жизни рабочие едва дотягивали до пятидесяти лет.
Глава II
Описание жизни типичного рабочего фабрики - Михаила Власова. Первый слесарь на фабрике и первый силач в слободе. Человек он был конфликтный, его за это недолюбливали, но в то же время боялись. "Сволочь!" - это было любимым словом Власова, которым он награждал всех вокруг. Он частенько избивал жену - Пелагею Ниловну и сына - Павла. Когда Павлу исполнилось четырнадцать лет он впервые дал отпор отцу - взяв в руки молоток он кратко сказал: "Не тронь..." Обозвав сына сволочью Михаил отступил, но с тех пор до самой смерти с ним не разговаривал. Единственным существом, кого он не бил - был пес, такой же мохнатый, как сам Михаил. Умер слесарь от грыжи - болезнью многих слободских рабочих, полученной от многолетнего непосильного труда. Хоронили его только жена, сын, пес и Данила Весовщиков - вор и пропойца. После похорон собака так и осталась лежать на могиле хозяина, а через пару дней её убила какая-то сволочь.
Глава III
Прошло две недели после смерти Михаила. В воскресенье Павел Власов впервые сильно напился. Придя домой он по отцовской привычке начал буянить. Мать пыталась успокоить его, просит больше не напиваться. Павла начало мутить от выпивки и он действительно подумал, что пить ему еще рановато. "Все пьют" - говорил Павел, "А ты не пей!" - поучала его мать - "За тебя отец сколько надо выпил".
С тех пор Павел больше не пил. работал он усердно, без прогулов. Однако с матерью он почти не разговаривал, по вечерам он уединялся и читал какие-то непонятные Ниловне книги, стал употреблять какие-то новые слова. Со слов матери - Павел стал вести себя как монах.
Глава IV
Ниловна решается спросит Павла, что он там все начитывает. Павел отвечает, что читает "запрещенные книги", в которых пишут правду о тяжелой жизни рабочих (намекая, что не мешало бы её сделать лучше). Павел говорил, что прожив с отцом столько лет, ничего они бесконечной работы, тоски да горя не знавали, и что отец буянил и бил её от отчаяния, вызванного такой ужасной жизнью. Павел заявил, что всем рабочим нужно учиться, а потом учить других. Надо уже сказать правду о рабочей жизни - заявлял Павел. Он сказал, что за чтение этих книг можно угодить за решетку, поэтому просит мать не мешать ему.
Глава V
Павел сказал, что в субботу к нему должны наведаться друзья. Мать признается, что ей страшно. Павел отвечает на это, что их страхами всегда и пользуются, запугивая еще больше. Павел просит мать быть мужественнее. Когда Павла не было дома стали собираться гости: Андрей-хохол, Наташа - оба очень понравились Ниловне, Николай Весовщиков - сын вора Данилы и еще несколько ребят с фабрики. Когда пришел Павел он сказал матери, что это и есть "запрещенные люди".
Глава VI
Ниловна угощает собравшихся чаем. Те обсуждают жизнь рабочих: плохо живут рабочие, надо это дело менять, народ просвещать надо, говорить ему всю правду и всю ложь - только тогда жизнь сменится к лучшему. Мать не понимает, ну конечно же, все это нужно, но что ж здесь дурного и запрещенного? "Дурного ничего. А все-таки для нас всех впереди тюрьма" (за это дело) - говорит Павел, чем еще больше пугает и без того неспокойную Ниловну.
Глава VII
В доме Пелагеи и Павла каждую субботу происходят подобные собрания "запрещенных людей". Их становится все больше и больше. Самойлов (рыжий), Иван Букин, Яков Сомов, Николай Иванович ("уроженец какой-то далекой губернии"), Сашенька... Последняя впервые называет собравшихся "социалистами". Пелагея Ниловна заботится о Наташе, вяжет её чулки. Наташа признается, что ушла из своего дома, потому что там все злые, кроме матери - её Наташа жалеет, называет очень хорошим человеком и сравнивает с Ниловной. "Запрещенные люди" называют своих врагов - это правительство и толстосумы, которые нещадно эксплуатируют рабочих и крестьян - пора подниматься на борьбу с ними. Андрей-хохол, по приглашению Ниловны, остается ночевать с их хате.
Глава VIII
Дом Власовых начинает притягивать внимание. Поползли слухи, что в их доме собирается какая-то "секта". Слухи дошли и до Пелагеи. Андрей признается Павлу, что ему нравится Наташа.
Глава IX
Социалисты распространяют на заводе листовки с призывами бороться за свои права и интересы. Рабочая молодежь читает их с огромным интересом, а пожилые рабочие, которые добились хорошего заработка - негодуют и относят листовки начальству, называя социалистов "смутьянами". Марья Корсунова, подруга Пелагеи, сообщает, что до нее дошли слухи о готовящемся обыске в их доме. Пелагея в шоке. Павел и Андрей успокаивают её, говорят, что ничего "запрещенного" они не найдут и прячут книги во дворе.
Глава Х
Жандармы с обыском явились только через месяц. В полночь, с двумя понятыми - Тверяковым и Рыбиным. Обыскав весь дом и ничего не найдя, жандармы все же задерживают Андрея и Николая Весовщикова, которые известны антиправительственной деятельностью. Мать боится, что и Павла вскоре уведут жандармы. Павел заявляет, что это лишь вопрос времени.
