Что иностранцы говорят о православии. Иностранцам о православии
Люди без капли русской крови, без каких-либо исторических
связей с нашей страной — настоящие англичане, американцы,
французы — обрели веру в Русской православной церкви.
Николай Рерих "И мы несем свет"
Алатырская аномалия
До столицы Чувашии двести километров, до ближайшей железнодорожной станции — девяносто. По очень плохой дороге. На окраине деревянные домики, ближе к центру этажность повышается. Алатырь для человека пришлого — типичная наша глухомань. А в жизни городок превращается в международный центр православия!
В покосившемся бревенчатом бараке раньше располагалось психиатрическое отделение местной больницы. На одной из дверей надпись "палата N 5" (шестого номера нет). Теперь здание принадлежит приходу церкви Иверской иконы Божией Матери. Настоятелем тут француз, игумен Василий (Паскье).
В трапезной девочка Маша делает уроки, а за соседним столом Джон Стифф из Чикаго (он только недавно закончил университет) и его девушка, студентка Лайла Умхау, рассказывают, как приняли православие и почему оказались так далеко от Америки и благ цивилизации.
Здесь живет Руфь, англичанка, школьная учительница. Сейчас уехала в отпуск. Она работала с моими родителями, — говорит Джон. — Я приехал по ее совету, хотел больше узнать о православии. Месяц назад крестился.
Руфь была сотрудницей протестантской организации. В Россию приехала проповедовать свою веру, а в результате стала православной. "В Алатырь она перебралась из Чебоксар, потому что на французском ей исповедоваться легче, чем на русском. А я же француз", — объясняет игумен Василий.
Родители Джона тоже протестантские миссионеры. С 1991 живут в Москве, но продолжают дружить с Руфью, и от сына не отреклись. "Но разговоры были серьезные", — заметил Джон.
А вот с Лайлой у него религиозных разногласий нет. Мисс Умхау крестилась в один день с Джоном, но в Америке, в церкви Антиохийского патриархата (одна из православных церквей, резиденция патриарха находится в Дамаске).
В Алатыре Джон поет на клиросе, безвозмездно учит школьников английскому и игре на гитаре и намерен так провести год. Небольшую сумму он скопил в Чикаго, а расходов в России не много. Комнату ему бесплатно выделила одна из прихожанок. А питается в приходской трапезной. Тоже бесплатно. Провинциальная жизнь Джону нравится: "Бабушки продают свежее молоко, пирожки... Я всю жизнь жил в больших городах, а здесь никто не торопится". Даже отключения горячей воды его не раздражают: "Ну да. Надо греть в кувшине на печи... Нет, не печь... Плита, газовая плита".
Протестантские церкви стали слишком удобным местом. Они — как приятное шоу, — объясняет Джон. — А люди ищут более серьезного, более требовательного. Православие же очень сурово. Сейчас многие в Америке выбирают между православием и католичеством.
Для Джона и Лайлы православие оказалось ближе — оба в университете изучали русскую литературу.
А еще протестанты отходят от христианских традиций. Теперь женщина может стать пастором, — добавляет Джон, пытаясь объяснить свое решение.
Странный он, господин Стифф. В Америке не очень-то выскажешься против равноправия женщин. К тому же в присутствии своей девушки! Может, он и к правам геев относится скептически?
Геи — это грех. И на Западе так тоже многие думают, — отвечает Джон. — Но свобода важна. Истину могут найти только свободные...
Церковь выступает за запрет гей-парадов.
Как член Церкви, я обязан подчиняться. У нас, в США, люди религиозно свободны, идут куда хотят. Получается безнравственное общество. В России же есть религиозный авторитет, но я боюсь его усиления. Я учусь, я еще ищу свое место в Церкви. Но принимать все, не думая, опасно.
Очевидно, привитый с детства американский взгляд на права человека, на его свободу, на политическую корректность не вполне совпадает с позицией Русской православной церкви. А Джон Стифф пытается совместить одно с другим: истины давно затвержденные и новые.
Лайла говорит по-русски хуже, чем Джон. Но пытается помочь ему ответить на мои вопросы:
В любой религии много политики, много человеческого, — рассуждает она, — но в протестантизме, если не нравятся взгляды людей, вы просто создаете свою церковь. А в православии остаются и борются с тем самым нехорошим, с человеческим, с греховным, в том числе и в политике.
Кому мсье, а нам — батюшка
Пятидесятилетний игумен Василий (Паскье), крестивший Джона, встретил меня с лопатой в руках. Он помогал своим прихожанам чистить снег. В тот день его выпало очень много. Впрочем, к физическому труду отцу Василию не привыкать. Еще подростком работал он на ферме, окончил сельскохозяйственный техникум. А в 22 года стал монахом католического монастыря в Иерусалиме.
То, что батюшка — человек любопытный, мне стало ясно во время обеда. Отец Василий рассказывал, как, еще будучи католиком, однажды отправился в Иерусалиме на иудейский праздник Симха-Тора (День дарования Торы):
Я крест спрятал в нагрудный карман (показывает, как он это сделал. — "Известия"), волосы под шапку убрал, чтобы "хвост" виден не был. Они все в черном, я — в черном. Смотрю, как они танцуют со свитком Торы. Красиво. Свиток передают друг другу. И тут мне передали. А я и не знаю, как танцевать. Тут-то они поняли, что я не раввин... Закричали!
А зачем вы туда пошли, батюшка?
Так ведь интересно! Я ходил познакомиться и к еврейскому каллиграфу, который пишет на пергаменте Тору.
Но православие интересовало отца Василия гораздо больше, чем иудаизм. Он регулярно посещал службы и встречался с православными священнослужителями, несмотря на недовольство монастырского начальства. И в конце концов почувствовал себя православным. Как? Выбор объясняет: "Просто понял, что мое место в православной церкви. Мне это стало ясно. Как волхвы поняли, что должны пойти и поклониться младенцу Иисусу? Поняли, что такова воля Бога. Он ведет человека". В 1993 году отец Василий покинул монастырь, вернулся во Францию, а уж оттуда отправился в Россию. В 1994-м был отправлен настоятелем храма в чувашскую деревню, а через два года его перевели в Алатырь. Как и большинство приходских священников, получил полуразрушенный храм. За 12 лет восстановил. И с гордостью показывает мне:
Полы мраморные. Хотели делать паркет, но я подумал: много людей приходят, потом мыть тяжело. Сам ездил на карьер, выбирал, чтобы дешевле вышло.
А потолки расписывать будете?
Игумен Василий хитро глянул, протянул открытые ладони ко мне: "Пожертвуйте, распишем". И, стерев улыбку с лица, вздохнул: "Дорого. Но будем".
Задавать иностранцам вопрос о непростом российском быте — традиция. Вот и я не удержался. Что ответит монах? Разумеется, он напомнил и о терпении и воле Божьей. Но этим не ограничился: "Работать надо. Нет воды — вырой колодец. Будет вода. Поставь насос, проведи трубу. Будет вода в доме". Игумен так и сделал. Во дворе храма выкопан колодец. А трубу проложили после конфликта с местными жителями. В городе произошла авария, и жители близлежащих домов пошли с ведрами к отцу Василию. Но напоить всех страждущих игумен не мог: "Все бы вычерпали, а мне на следующий день бетон лить, нужна вода. Я колодец закрыл. Они замок сломали, ведро уронили и еще ругались: "Вода не ваша, вам ее Бог дал". Теперь из колодца просто так не зачерпнешь. Впрочем, ссоры все равно случаются. В городе семь храмов, но не во всех позаботились на Крещение запастись водой. И те, кому не хватило, толпой пришли к отцу Василию: "Они даже меня к нашим бочкам не пускали! Толкали!".
Отец Василий прочно осел в России, даже стал российским гражданином. Выступает за запрет абортов даже по медицинским показаниям: "Разве врачи — пророки? Разве они знают волю Божью?" Либералов на дух не переносит, называет не иначе как уродами.
- "Единая Россия" лучше?
Одному начальнику из этой партии я сказал недавно: "Я за вас голосовал, но смотрите — не загордитесь, еще много чего делать надо".
Из Оксфорда — в Андреевский монастырь
Отец Христофор Хилл — англичанин. Окончил Оксфорд, магистр русского богословия. Родился в Манчестере, и все его предки оттуда.
Вы часом не лорд?
Нет, отец — водитель грузовика, и все остальные в роду были рабочими.
А как же Оксфорд?
В Великобритании высшее образование бесплатное.
Но, говорят, на Западе гуманитарное образование — роскошь для богатых. Нужно иметь профессию, которая точно прокормит.
Люди с гуманитарным образованием находят работу в других отраслях. В банках. Я работал в библиотеке. А мог бы стать переводчиком.
Отец Христофор служит в Москве, в храмах при бывшем Андреевском монастыре и в Первом московском хосписе. Русскую культуру изучал с детства, а в Москве впервые побывал в 1977 году, еще школьником.
Конечно, интерес к русской культуре не всегда ведет к православию, — говорит отец Христофор. — Но я всегда верил в Бога, был крещен в англиканской церкви, хотя она и не была частью моей жизни. А когда я стал посещать православные богослужения, меня поразило чувство сближения земного и небесного. Мне кажется, такие же чувства испытали послы князя Владимира (того, что Русь крестил), когда побывали на богослужении в Константинополе.
Православным мистер Хилл стал еще у себя на родине в 80-х годах прошлого века. Этому очень способствовал митрополит Антоний Сурожский: "Он был очень популярен в Англии, к нему стремились многие люди. Он не навязывал православие. Он проповедовал Христа, но исходя из русского православия".
Переход в православие не вызвал гнева родителей, родни, друзей?
У нас выбор веры — частное дело.
В 1992 году будущий священник приехал в Россию. Ни царившая тогда разруха, ни разгул криминала его не смущали: "Я стараюсь думать позитивно. А организованные преступные группировки разбирались между собой, до меня им дела не было". Полгода проучился в Московской духовной академии, но заканчивать ее не стал. Оксфордского богословского образования хватало. "А лучший способ получить знания о богослужении — это стать алтарником. Я был алтарником (алтарник наблюдает за возжжением свечей, лампад в алтаре и перед иконостасом, готовит облачения священников, помогает священнику при совершении таинств и треб. — "Известия")". Когда на подворье Американской православной церкви в Москве потребовался священник (а он должен был быть клириком Московского патриархата), господин Хилл оказался лучшей кандидатурой. Рукополагал его сам Патриарх Алексий II.
С тех пор прошло уже почти 16 лет. Отец Христофор женился на русской женщине. У него трое детей.
В Англию не тянет?
Тянет, но не навсегда, а повидать родителей, друзей. Пройтись по улицам, на которых играл в детстве.
Так у вас британский паспорт? Биометрический, с чипами? Что вы думаете о дискуссии среди православных на эту тему?
Паспорт у меня британский. На свободу выбора между добром и злом ни паспорта, ни чипы не влияют.
Американец поулыбается, а русский поможет
Вы случайно не родственник президенту? — спросил я у диакона Василия Буша.
Нет, — смеется отец Василий. — Меня часто об этом спрашивают. Я однажды заглянул в справочник города Сан-Хосе — насчитал 20 Бушей. Это распространенная фамилия, хотя и не такая, как Смит.
Уильям Джон Буш родился в Калифорнии в 1969 году. Отец служил на военном флоте, и пять лет семья жила в Японии. Отец Василий, между прочим, наполовину японец (его мама японка), а с православием его познакомили китайцы: "Они были верующие и хорошо знали выдающегося проповедника отца Серафима Роуза. Русский язык я начал учить еще в Калифорнии". В 21 год он крестился.
В 1992 году Буш отправился в Японию преподавать английский язык. И там произошло более тесное знакомство с русским православием — в Японской автономной православной церкви. (В 1870 году ее основал русский, святитель Николай (Касаткин).) Иерархи Японской церкви благословили Уильяма учиться в Московской семинарии. Собирался стать священником в Японии.
Романтические годы учебы отец Василий вспоминает с удовольствием:
Я жил в крепостной стене XVI века, покрытой плесенью. Мылся в русской бане — лучший способ избавиться от шлаков!
Одноклассники не удивлялись вашему происхождению?
Они выражали братскую любовь. Знаете, чем отличается русский от американца? Русский может быть грубым, но никогда не бросит в беде. А вот американец всегда будет улыбаться, но помогать не станет. А мне одноклассники деньги на свадьбу одалживали.
Жена отца Василия — русская. Как и многие семинаристы, познакомился с ней в Троице-Сергиевой лавре. "Можем с ней общаться на русском, а можем и на японском — она профессиональный японист, окончила МГУ", — рассказывает батюшка.
Сейчас диакон Василий Буш в Европе, в Вене. Служит в Свято-Никольском соборе под началом епископа Иллариона. Работает в университете, изучает церковный взгляд на этику в политике. Священником в Японии так не стал — пока учился, ушли в мир иной архиереи, пославшие когда-то молодого человека в Россию, а новым он оказался не нужен. "Думаю, потому что я лишь наполовину японец", — считает отец Василий. В Россию его тоже не тянет:
Я все-таки калифорниец, человек Запада, и мне лучше жить на Западе.
» Анны Даниловой.
Поиск идентичности, начавшийся после крушения коммунизма, по-прежнему остается центральным вопросом для русских. Сегодня только Православная Церковь, выстоявшая на протяжении долгой истории страны, объединяет русских с «ближним зарубежьем». Именно государство нуждается сегодня в Церкви больше, чем Церковь в государстве.
Чаще всего потому, что их до глубины души поражает торжественность и великолепие русской . Они очень ценят то, что православные священники не потворствуют человеческой слабости и не льстят индивидуумам, привыкшим к послаблениям. Их по-настоящему манит многовековая духовная традиция, неизбежно консервативная и негибкая, но именно потому сильная.
Она являет собой разительный контраст с «гибкостью» западного христианства, постоянно адаптирующегося к переменчивым обстоятельствам, что привело его в состояние «социального гетто». Русская вера, как и русская революция и как сама Россия, никогда не опускала планку до индивидуума.
В двадцатом веке, после распада Советского Союза, Русская Церковь была восстановлена и возрождена из руин, среди которых оставались только бабушки и некоторые эксцентричные ревнители, она стала самым сильным институтом на территории бывшего Советского Союза.
Ни одной другой инстанции не пришлось восставать из таких руин. И ни в одной стране не найдем мы такого подъема веры, как в современной России.
Недавно в Россию впервые после 1920 на несколько ней была принесена одна из самых чтимых икон – Курская Коренная — икона Русского Зарубежья. После революции 1917 года ее вывезли из России и она стала главной святыней Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ, Церковь русских эмигрантов).
После многих лет усиленной работы Московского Патриархата при активном участии соотечественников в мае 2007 года единство Русской Церкви было восстановлено.
С тех пор русские святыни приносились к зарубежной пастве, а верующие России, в свою очередь, смогли увидеть великую святыню зарубежья.
Люди стоят по 2-3 часа в очереди, благоговейно крестятся, встают на колени, целуют икону и уходят.
Бог знает, зачем это нужно им в наше время, когда кажется, что все подчинено одному закону: «время – деньги».
Церковь в последнее время не ищет союза с государством, скорее, государство пытается всячески продемонстрировать свою лояльность Церкви, и ищет ее совета.
Оказалось, что после распада Советского Союза, только лишь в Церкви еще есть какие-то идеи, есть понимание того, что происходило и есть видение будущего.
Россия пребывает в поиске своей индивидуальности, ей предстоит восстановить ключевые ориентиры, утраченные в период Советской власти. А Церковь, не призывающая к тому, чтобы полностью восстанавливать прошлое, опирается на национальные ценности, стержневые для многовековой истории русских – христиан, мусульман или последователей других религий.
Когда Патриарх Кирилл обращается к верующим, он часто говорит о Святой Руси, и это не просто историческая отсылка. Сегодня только церковь соединяет народы России, Украины, Беларуси, Молдовы и других стран, несмотря на конфликты и ссоры, то единственное, что объединяет сегодня народы в единое и неразрывное целое – ощущение причастности к единому духовному пространству русской православной цивилизации.
Активные действия Патриарха на постсоветской сцене – это не ностальгия по великой Власти – это приверженность сущности Православия, которое не имеет национальности и границ.
Во время последнего визита Патриарха Кирилла на Украину в восточной части страны, которую не считают уже сферой доминирующего влияния Русской Православной Церкви, его встретили десятки тысяч верующих.
Выступления Святейшего Патриарха, транслируемые на украинском телевидении, посмотрели примерно 30% телезрителей Украины – беспрецедентная цифра. Очевидно, что для большинства верующих Украины московский Патриарх – духовный лидер, которого они считают главой своей Церкви.
В то же время Русская Церковь принципиально отказалась принять в свою юрисдикцию территории Абхазии и Южной Осетии, признанные Россией независимыми территориями. Стало абсолютно ясно: тот факт, что Россия признала эти территории независимыми, не значит, что они перестали быть каноническими территориями Грузинской Православной церкви.
Государству трудно не брать в расчет результаты опросов общественного мнения, включая опросы, проведенные американской организацией Gallup, показывающие, что примерно две трети населения поддерживают идею религиозного образования в школах и введение института капелланов в армии.
Сегодня в Церкви больше людей, чем в больших корпорациях.
Верно, большинство верующих – это небогатые люди, нередко и просто бедные.
Русская церковь глубоко чтит красоту церковной архитектуры и величие службы. Именно поэтому чаще можно увидеть прекрасные, как на картинке, храмы среди лачуг, чем маленькие невзрачные храмы среди вилл новых русских.
Кризис истощил мировые богатства: вчерашние мешки денег не умеют жить скромно, и живут в страхе перед тюрьмой, разрухой и нищетой.
Церковь имеет бесценный опыт: она видела не только роскошь, золотые украшения и парчу епископских облачений, но и траншеи, казни, мученичество и полное разрушение. Из этого уничтожения Церковь воскресла еще более могущественной.
Так зачем Церкви искать милости у государства, если оно само пребывает в состоянии беспорядка?
Некоторые цитаты:
Архиепископ Илларион (Алфеев), председатель Отдела Внешних церковных связей.
«Церковь абсолютно свободна во всех вопросах внутренней организации: выборе Патриарха, епископов – это то, что называется невмешательством. Со своей стороны, мы не вмешиваемся в политику. Это не значит, что Церковь не высказывается по различным вопросам политического и общественного характера. Мы исследуем не только богословские и моральные темы, но и историю и современные события.
Из речи на заседании Валдайского дискуссионного клуба:
«– Главный вопрос, который остается сегодня нерешенным, – это вопрос церковной собственности. Дело в том, что сейчас у Церкви как будто очень много собственности, но на самом деле зачастую церковным имуществом она не владеет. Даже те храмы, которые были восстановлены из руин благодаря усилиям Русской Православной Церкви, сегодня принадлежат не ей, а государству. Церковь не является хозяином своих храмов. До сих пор Церковь существует исключительно на частные пожертвования верующих – но этого недостаточно для того, чтобы Церковь могла развернуть на постоянной основе широкую благотворительную или социальную деятельность.»
Сама игра в войну меня покоробила и даже испугала. То, что русские дети в неё увлечённо играют, я видела даже из окна нашего нового дома в большом саду на окраине. Мне казалось диким, что мальчики 10-12 лет могут с таким азартом играть в убийство. Я даже поговорила об этом с классной руководительницей Ганса, но она совершенно неожиданно, внимательно меня выслушав, спросила, играете ли Ганс в компьютерные игры со стрельбой и знаю ли я, что там показывают на экране? Я смутилась и не нашлась с ответом. Дома, я имею в виду, в Германии, я была не очень довольна тем, что он много сидит за такими игрушками, но так его по крайней мере не тянуло на улицу, и я могла быть за него спокойна. Кроме того, компьютерная игра - это ведь не реальность, а тут всё происходит с живыми детьми, разве нет? Я даже хотела это сказать, но вдруг остро ощутила свою неправоту, для которой у меня тоже не нашлось слов. Классная руководительница смотрела на меня очень внимательно, но по-доброму, и потом сказал мягко и доверительно: “Послушайте, вам тут будет непривычно, поймите. Но ваш сын - не вы, он мальчик, и, если вы не станете ему мешать расти, как здешние дети, то с ним не произойдёт ничего плохого - разве что тоже только непривычное. А на самом деле плохие вещи, я думаю, одинаковы и у нас, и в Германии.” Мне показалось, что это мудрые слова, и я немного успокоилась.
Раньше сын никогда не играл в войну и даже не держал в руках игрушечного оружия. Надо сказать, он не часто просил у меня какие-то подарки, довольствуясь тем, что покупала ему я или что он сам покупал на карманные деньги. Но тут он очень настойчиво стал просить у меня игрушечный автомат, потому что ему не нравится играть чужими, хотя ему даёт оружие один мальчик, который ему очень нравится - он назвал мальчика, и я заранее этого нового друга невзлюбила. Но отказывать не хотелось, тем более, что, посидев с самого начала над расчётами, я поняла поразительную вещь: жизнь в России - дешевле, чем у нас, просто очень непривычен её внешний антураж и какая-то беспечность и непричёсанность. В майские выходные (их тут несколько) мы пошли за покупками; новый друг Ганса присоединился к нам, и я вынуждена была изменить своё мнение о нём, хотя и не сразу, потому что он явился босиком, и на улице, идя рядом с мальчиками, я была натянута, как струна - мне казалось каждую секунду, что сейчас нас просто задержат, и мне придётся объяснять, что я не мать этого мальчика. Но несмотря на его внешний вид, он оказался очень воспитанным и культурным. Кроме того, в Австралии я видела, что многие дети тоже ходят примерно в таком виде.
Покупка производилась со знанием дела, с обсуждением оружия и даже его примеркой. Я чувствовала себя главарём банды. В конце концов мы купили какой-то пистолет (мальчики его называли, но я забыла) и автомат, в точности такой, какими пользовались наши, немецкие солдаты в последнюю Мировую войну. Теперь мой сын был вооружён и мог принимать участие в боевых действиях.
Уже позже я узнала, что сами боевые действия ему доставили сперва немало огорчений. Дело в том, что у русских детей есть традиция делиться в такой игре на команды с названиями настоящих народов - как правило, тех, с которыми русские воевали. И, конечно, почётным считается быть “русским”, из-за раздела на команды даже возникают драки. После того, как Ганс принёс в игру своё новое оружие такого характерного вида - его тут же записали в “немцы”. В смысле, в гитлеровские нацисты, чего он, разумеется, не хотел.
Ему возражали, причём с точки зрения логики вполне резонно: “Почему не хочешь, ты же немец!” “Но я не такой немец!” - вопил мой несчастный сын. Он уже успел посмотреть по телевидению несколько очень неприятных фильмов и, хотя я понимаю, что показанное там - правда, и мы на самом деле виноваты, но мальчику одиннадцати лет объяснить это трудно: “таким” немцем он быть наотрез отказывался.
Выручил Ганса, да и всю игру, тот самый мальчик, новый друг моего сына. Я передаю его слова так, как мне их передал Ганс - видимо, дословно: “Тогда знаете что?! Будем все вместе воевать против американцев!”
Это совершенно безумная страна. Но мне тут нравится, и моему мальчику тоже.
Макс, 13 лет, немец. Кража со взломом из соседского погреба (не первая кража со взломом на его счету, но первая - в России)
Пришедший к нам участковый был очень вежлив. Это вообще общее место у русских - к иностранцам из Европы они относятся робко-вежливо-настороженно, очень много нужно времени, чтобы тебя признали “своим”. Но вещи, которые он говорил, нас напугали. Оказывается, Макс совершил УГОЛОВНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ - КРАЖУ СО ВЗЛОМОМ! И нам повезло, что ему ещё нет 14 лет, иначе мог бы рассматриваться вопрос о сроке реального заключения до пяти лет! То есть, от преступления по полной ответственности его отделяли те три дня, которые оставались до его дня рождения! Мы не верили своим ушам. Оказывается, в России с 14 лет можно по-настоящему сесть в тюрьму! Мы пожалели, что приехали. На наши робкие расспросы - мол, как же так, почему ребёнок должен отвечать с такого возраста - участковый удивился, мы просто не поняли друг друга. Мы привыкли, что в Германии ребёнок находится в сверхприоритетном положении, максимум, что грозило бы Максу за такое на старой родине - профилактическая беседа. Впрочем, участковый сказал, что всё-таки едва ли суд назначил бы нашему сыну даже после 14 лет настоящий тюремный срок; это очень редко делают с первого раза за преступления, не связанные с покушением на безопасность личности. Ещё нам повезло, что соседи не написали заявления (в России это играет большую роль - без заявления пострадавшей стороны не рассматривают и более серьёзные преступления), и нам не придётся даже платить штраф. Нас это тоже удивило - сочетание такого жестокого закона и такой странной позиции людей, не желающих им пользоваться. Помявшись перед самым уходом, участковый спросил, склонен ли Макс вообще к асоциальному поведению. Пришлось признать, что склонен, более того - ему не нравится в России, но связано это, конечно с периодом взросления и должно пройти с возрастом. На что участковый заметил, что мальчишку надо было выдрать после первой же его выходки, и дело с концом, а не ждать, пока он вырастет в вора. И ушёл.
Нас это пожелание из уст стража порядка тоже поразило. Мы, честно говоря, и не думали в тот момент, как близки к исполнению пожеланий офицера.
Сразу после его ухода муж поговорил с Максом и потребовал от него пойти к соседям, извиниться и предложить отработать ущерб. Начался грандиозный скандал - Макс наотрез отказывался так поступать. Дальнейшее описывать я не буду - после очередного очень грубого выпада в наш адрес сына муж сделал именно так, как советовал участковый. Сейчас я осознаю, что это выглядело и было более смешно, чем на самом деле сурово, но тогда это поразило меня и потрясло Макса. Когда муж его отпустил - сам потрясённый тем, что сделал - наш сын убежал в комнату. Видимо, это был катарсис - до него вдруг дошло, что отец намного сильнее физически, что ему некуда и некому пожаловаться на “родительское насилие”, что от него ТРЕБУЕТСЯ возместить ущерб самому, что он находился в шаге от настоящих суда и тюрьмы. В комнате он плакал, не напоказ, а по-настоящему. Мы сидели в гостиной, как две статуи, ощущая себя настоящими преступниками, более того - нарушителями табу. Мы ждали требовательного стука в дверь. В наших головах роились ужасные мысли - о том, что сын перестанет нам доверять, что он совершит самоубийство, что мы нанесли ему тяжкую психическую травму - в общем, множество тех слов и формул, которые мы заучили на психотренингах ещё до рождения Макса.
К ужину Макс не вышел и крикнул всё ещё со слезами, что будет есть в своей комнате. К моему удивлению и ужасу муж ответил, что в этом случае ужина Макс не получит, а если он не будет сидеть за столом через минуту, то не получит и завтрака.
Макс вышел через полминуты. Я таким его ещё никогда не видела. Впрочем, мужа я тоже не видела таким - он отправил Макса умываться и приказал, когда тот вернулся, попросить сперва прощенья, а потом разрешения сесть за стол. Я была поражена - Макс делал всё это, угрюмо, не поднимая на нас глаз. Перед тем, как начать есть, муж сказал: “Послушай, сынок. Русские воспитывают своих детей именно так, и я буду тебя воспитывать так. Глупости кончились. Я не хочу, чтобы ты попал за решётку, думаю - ты тоже этого не хочешь, и ты слышал, что сказал офицер. Но я не хочу ещё и того, чтобы ты вырос бесчувственным бездельником. И вот тут мне плевать на твоё мнение. Завтра ты пойдёшь к соседям с извинениями и будешь работать там и так, где и как они скажут. Пока не отработаешь сумму, которой ты их лишил. Ты понял меня?”
Макс несколько секунд молчал. Потом поднял глаза и ответил негромко, но отчётливо: “Да, пап.”…
…Вы не поверите, но у нас не просто более не было нужды в таких диких сценах, как разыгравшаяся в гостиной после ухода участкового - нашего сына словно бы подменили. Первое время я даже боялась этой перемены. Мне казалось, что Макс затаил обиду. И только через месяц с лишним я поняла, что ничего подобного нет. И ещё я поняла гораздо более важную вещь. В нашем доме и за наш счёт много лет жил маленький (и уже не очень маленький) деспот и бездельник, который вовсе нам не доверял и не смотрел на нас, как на друзей, в чём нас убеждали те, по чьим методикам мы его “воспитывали” - он нас втайне презирал и нами умело пользовался. И виноваты в этом были именно мы - виноваты в том, что вели себя с ним так, как нам внушили “авторитетные специалисты”. С другой стороны - был ли в Германии у нас выбор? Нет, не было, честно говорю я себе. Там на страже нашего страха и детского эгоизма Макса стоял нелепый закон. Здесь выбор - есть. Мы его сделали, и он оказался верным. Мы счастливы, а главное - на самом деле счастлив Макс. У него появились родители. А у меня и мужа - сын. А у нас - СЕМЬЯ.
Микко, 10 лет, финн. Настучал на одноклассников
Его вчетвером избили одноклассники. Как мы поняли - избили не очень сильно, сбили с ног и настукали рюкзаками. Причиной было то, что Микко наткнулся на двоих из них, курящих за школой в саду. Ему тоже предложили курить, он отказался и тут же сообщил об этом учительнице. Она наказала маленьких курильщиков, отобрав у них сигареты и заставив мыть полы в классе (что нас само по себе поразило в этой истории). Микко она не назвала, но догадаться о том, кто рассказал про них, было легко.
На следующий день Микко побили. Довольно сильно. Я не находила себе места. Муж тоже мучился, я это видела. Но к нашему изумлению и радости Микко, через день драки не было. Он прибежал домой очень весёлый и взахлёб рассказал, что он сделал так, как велел отец, и никто не стал смеяться, только кто-то буркнул: “Да хватит, слышали уже все…” Самое странное на мой взгляд, что с этого момента класс принял нашего сына совершенно за своего, и никто не напоминал ему о том конфликте.
Зорко, 13 лет, серб. О беспечности русских
Сама страна Зорко очень понравилась. Дело в том, что он не помнит, как бывает, когда нет войны, взрывов, террористов и прочего. Он родился как раз во время Отечественной Войны 99-го и фактически всю жизнь прожил за колючей проволокой в анклаве, а у меня над кроватью висел автомат. Два ружья с картечью лежали на шкафу у внешнего окна. Пока мы не оформили тут два ружья, Зорко был в постоянном беспокойстве. Ещё его настораживало, что окна комнаты выходят на лес. В общем, попасть в мире, где никто не стреляет иначе как в лесу на охоте, для него было настоящим откровением. Старшая наша девочка и младший брат Зорко всё приняли намного быстрей и спокойней в силу своего возраста.
Но больше всего моего сына поразило и ужаснуло то, что русские дети невероятно беспечны. Они готовы дружить с кем угодно, как говорят русские взрослые “лишь бы человек был хороший”. Зорко быстро с ними сошёлся, и то, что он перестал жить в постоянном ожидании войны - в основном их заслуга. Но нож с собой он носить так и не перестал, и ещё с его лёгкой руки почти все мальчики из его класса стали носить с собой какие-то ножи. Просто потому, что мальчишки хуже обезьян, подражание у них в крови.
Так вот о беспечности. В школе учатся несколько мусульман из разных народов. Русские дети с ними дружат. Зорко с первого же дня поставил границу между собой и “муслиманцы” - он их не замечает, если те достаточно далеко, если оказываются рядом - третирует, отталкивает, чтобы куда-то пройти, резко и ясно угрожает побоями даже в ответ на обычный взгляд, говоря, что на серба и “правосълавца” в России они не имеют права поднимать глаза. У русских детей подобное поведение вызвало изумление, у нас даже были некоторые, небольшие, правда, проблемы со школьным начальством. Сами эти мусульмане вполне мирные, я бы даже сказал - вежливые люди. Я говорил с сыном, но он ответил мне, что я хочу обмануть сам себя и что я сам ему рассказывал, что на Косове они тоже были сначала вежливые и мирные, пока их было мало. Русским мальчикам он тоже про это рассказывал много раз и всё время повторяет, что они слишком добрые и слишком беспечные. Ему тут очень нравится, он буквально оттаял, но при этом мой сын убеждён, что нас и здесь ждёт война. И, похоже, готовится воевать всерьёз.
Энн, 16 лет и Билл, 12 лет, американцы. Что такое работа?
Предложения поработать бэбиситтером вызывали у людей либо недоумение, либо смех. Энн была крайне расстроена и очень удивилась, когда я пояснил ей, заинтересовавшись проблемой, что у русских не принято нанимать людей для наблюдения за детьми старше 7-10 лет - они сами играют, сами гуляют и вообще вне школы или каких-то кружков и секций предоставлены самим себе. А за детьми младшего возраста чаще всего наблюдают бабушки, иногда - матери, и только для совсем малышей состоятельные семьи нанимают иногда нянь, но это бывают не девочки-старшеклассницы, а женщины с солидным опытом, зарабатывающие этим на жизнь.
Так моя дочь осталась без заработка. Ужасная потеря. Страшные русские обычаи.
Через короткое время удар был нанесён и Биллу. Русские очень странный народ, они не стригут свои газоны и не нанимают детей на развозку почты… Работа, которую нашёл Билл, оказалась “работой на плантации” - за пятьсот рублей он полдня вскапывал ручной лопатой здоровенный огород у какой-то милой старушки. То, во что он превратил свои руки, напоминало отбивные с кровью. Впрочем, в отличие от Энн, сынок отнёсся к этому скорей с юмором и уже вполне серьёзно заметил, что это может стать неплохим бизнесом, когда руки попривыкнут, надо только развесить объявления, желательно цветные. Энн он предложил войти в долю с прополкой - опять же ручным выдёргиваньем сорняков - и они тут же поругались.
Чарли и Чарлин, 9 лет, американцы. Особенности русского мироощущения в сельской местности.
У русских есть две неприятные особенности. Первая - что в разговоре они норовят схватить тебя за локоть или плечо. Вторая - они невероятно много пьют. Нет, я знаю, что на самом деле многие народы на Земле пьют больше русских. Но русские пьют очень открыто и даже с каким-то удовольствием.
Тем не менее, эти недостатки вроде бы искупались замечательной местностью, в которой мы поселились. Это была просто-напросто сказка. Правда, сам населённый пункт напоминал населённый пункт из фильма-катастрофы. Муж сказал, что здесь так почти везде и что на это не стоит обращать внимания - люди тут хорошие.
Я не очень поверила. А наши близнецы были, как мне казалось, немного напуганы происходящим.
Окончательно повергло меня в ужас то, что в первый же учебный день, когда я как раз собиралась подъехать за близнецами на нашей машине (до школы было около мили), их уже привёз прямо к дому какой-то не совсем трезвый мужик на жутком полуржавом джипе, похожем на старые форды. Передо мной он долго и многословно извинялся за что-то, ссылался на какие-то праздники, рассыпался в похвалах моим детям, передал от кого-то привет и уехал. Я обрушилась на моих невинных ангелочков, бурно и весело обсуждавших первый день учёбы, со строгими вопросами: разве мало я им говорила, чтобы они НИКОГДА НЕ СМЕЛИ ДАЖЕ БЛИЗКО ПОДХОДИТЬ К ЧУЖИМ ЛЮДЯМ?! Как они могли сесть в машину к этому человеку?!
В ответ я услышала, что это не чужой человек, а заведующий школьным хозяйством, у которого золотые руки и которого все очень любят, и у которого жена работает поваром в школьной столовой. Я обмерла от ужаса. Я отдала своих детей в притон!!! А так всё мило казалось с первого взгляда… У меня в голове крутились многочисленные истории из прессы о царящих в русской глубинке диких нравах…
…Не стану далее вас интриговать. Жизнь здесь оказалась на самом деле замечательной, и особенно замечательной для наших детей. Хотя боюсь, что я получила немало седых волос из-за их поведения. Мне невероятно трудно было привыкнуть к самой мысли, что девятилетние (и десяти-, и так далее позже) мои дети по здешним обычаям считаются во-первых более чем самостоятельными. Они уходят гулять со здешними ребятишками на пять, восемь, десять часов - за две, три, пять миль, в лес или на жуткий совершенно дикий пруд. Что в школу и из школы тут все ходят пешком, и они тоже вскоре начали поступать так же - я уже просто не упоминаю. А во-вторых, тут дети во многом считаются общими. Они могут, например, зайти всей компанией к кому-нибудь в гости и тут же пообедать - не выпить чего-нибудь и съесть пару печений, а именно плотно пообедать, чисто по-русски. Кроме того, фактически каждая женщина, в поле зрения которой они попадают, тут же берёт на себя ответственность за чужих детей как-то совершенно автоматически; я, например, научилась так поступать только на третий год нашего тут пребывания.
С ДЕТЬМИ ЗДЕСЬ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ СЛУЧАЕТСЯ. Я имею в виду - им не грозит никакая опасность от людей. Ни от каких. В больших городах, насколько мне известно, ситуация больше похожа на американскую, но здесь это так и именно так. Конечно, дети сами могут нанести себе немалый вред, и я первое время пыталась это как-то контролировать, но это оказалось просто невозможно. Меня сперва поражало, насколько бездушны наши соседи, которые на вопрос о том, где их ребёнок, отвечали совершенно спокойно “бегает где-то, к обеду прискачет!” Господи, в Америке это - подсудное дело, такое отношение! Прошло немало времени, прежде чем я поняла, что эти женщины намного мудрее меня, а их дети куда приспособленней к жизни, чем мои - по крайней мере, какими они были в начале.
Мы, американцы, гордимся своими навыками, умениями и практичностью. Но, пожив здесь, я поняла с печалью, что это - сладкий самообман. Может быть - когда-то было так. Сейчас мы - и особенно наши дети - рабы комфортабельной клетки, в прутья которой пропущен ток, совершенно не допускающий нормального, свободного развития человека в нашем обществе. Если русских каким-то образом отучить пить - они легко и без единого выстрела покорят весь современный мир. Это я заявляю ответственно.
Адольф Брейвик, 35 лет, швед. Отец троих детей.
То, что русские, взрослые, могут ссориться и скандалить, что под горячую руку может вздуть жену, а жена отхлестать полотенцем ребёнка - НО ПРИ ЭТОМ ОНИ ВСЕ НА САМОМ ДЕЛЕ ЛЮБЯТ ДРУГ ДРУГА И ДРУГ БЕЗ ДРУГА ИМ ПЛОХО - в голову человека, переделанного под принятые в наших родных краях стандарты, просто не укладывается. Я не скажу, что я это одобряю, такое поведение многих русских. Я не считаю, что бить жену и физически наказывать детей - это верный путь, и сам я так никогда не делал и не стану делать. Но я просто призываю понять: семья здесь - это не просто слово. Из русских детских домов дети убегают к родителям. Из наших лукаво названных “замещающих семей” - практически никогда. Наши дети до такой степени привыкли, что у них в сущности нет родителей, что они спокойно подчиняются всему, что делает с ними любой взрослый человек. Они не способны ни на бунт, ни на побег, ни на сопротивление, даже когда дело идёт об их жизни или здоровье - они приучены к тому, что являются собственностью не семьи, а ВСЕХ СРАЗУ.
Русские дети - бегут. Бегут нередко в ужасающие бытовые условия. При этом в детских домах России вовсе не так страшно, как мы привыкли представлять. Регулярная и обильная еда, компьютеры, развлечения, уход и присмотр. Тем не менее побеги “домой” очень и очень часты и встречают полное понимание даже среди тех, кто по долгу службы возвращает детей обратно в детский дом. “А чего вы хотите? - говорят они совершено непредставимые для нашего полицейского или работника опеки слова. - Там же ДОМ.” А ведь надо учесть, что в России нет и близко того антисемейного произвола, который царит у нас. Чтобы русского ребёнка отобрали в детский дом - в его родной семье на самом деле должно быть УЖАСНО, поверьте мне.
Нам трудно понять, что, в общем-то, ребёнок, которого нередко бьёт отец, но при этом берёт его с собой на рыбалку и учит владеть инструментами и возиться с машиной или мотоциклом - может быть гораздо счастливей и на самом деле гораздо счастливей, чем ребёнок, которого отец и пальцем не тронул, но с которым он видится пятнадцать минут в день за завтраком и ужином. Это прозвучит крамольно для современного западного человека, но это правда, поверьте моему опыту жителя двух парадоксально разных стран. Мы так постарались по чьей-то недоброй указке создать “безопасный мир” для своих детей, что уничтожили в себе и в них всё человеческое. Только в России я действительно понял, с ужасом понял, что все те слова, которыми оперируют на моей старой родине, разрушая семьи - на самом деле являются смесью несусветной глупости, порождённой больным рассудком и самого отвратительного цинизма, порождённого жаждой поощрений и страхом потерять своё место в органах опеки. Говоря о “защите детей”, чиновники в Швеции - и не только в Швеции - разрушают их души. Разрушают бесстыдно и безумно. Там я не мог сказать этого открыто. Здесь - говорю: моя несчастная родина тяжко больна отвлечёнными, умозрительными “правами детей”, ради соблюдения которых убиваются счастливые семьи и калечатся живые дети.
Дом, отец, мать - для русского это вовсе не просто слова-понятия. Это слова-символы, почти сакральные заклинания.
Поразительно, что у нас такого - нет. Мы не ощущаем связи с местом, в котором живём, даже очень комфортабельным местом. Мы не ощущаем связи с нашими детьми, им не нужна связь с нами. И, по-моему, всё это было отобрано у нас специально. Вот - одна из причин, по которой я сюда приехал. В России я могу ощущать себя отцом и мужем, моя жена - матерью и женой, наши дети - любимыми детьми. Мы люди, свободные люди, а не наёмные служащие госкорпорации с ограниченной ответственностью “Семья”. И это очень приятно. Это комфортно чисто психологически. До такой степени, что искупает целую кучу недостатков и нелепостей жизни здесь.
Честное слово, я верю, что у нас в доме живёт домовой, оставшийся от прежних хозяев. Русский домовой, добрый. И наши дети верят в это.
Что заставляет иностранцев идти вразрез с традиционными религиями своих стран и принимать православие? С какими трудностями им приходится сталкиваться на этом пути? "ПД" побеседовал со студентами Санкт-Петербургской духовной академии, прибывшими из-за рубежа.
Санкт-Петербургская духовная академия – старейшее духовное учебное заведение Русской православной церкви: она образована в 1721 г. Здесь учатся свыше 800 студентов, в том числе более двух десятков иностранных студентов из Сирии, Китая, Южной Кореи, Индии, Лаоса, США и т.д.
Храмы жгут
Климент С. приехал в Петербург из Индии, чтобы выучиться на православного священника, хотя в его стране это не самое безопасное занятие.
"Большинство индусов не делают различия между православными и другими христианскими конфессиями, – рассказывает Климент. – В Индии плохо относятся к христианам, потому что считают всех нас миссионерами, разрушающими многовековую индийскую культуру и традиции".
По его словам, правительство Индии нередко закрывает глаза на преступления против христиан. "Почти каждый день убивают христиан, разрушают храмы, бьют прихожан. Для нас это уже стало повседневной новостью, в этом нет сенсации. Все привыкли, что так бывает", – добавляет он.
Климент воспитывался в христианской семье, живущей по канонам англиканской церкви. Его брат, в прошлом англиканский епископ, изучая религиозную литературу, заинтересовался православием, которое оказалось ближе к его взглядам на веру. Вскоре вся семья Климента решила перейти в православие, но оказалось, что найти православный храм и священника в индийской глубинке невозможно.
Тогда они обратились с запросом к православным патриархам. Пришлось ждать не один месяц, но в итоге пришел ответ из Русской православной церкви, а затем прибыли священники, которые миропомазали Климента и его семью. Сейчас в окрестностях его родного города действуют шесть православных общин общей численностью около 200 человек. С каждым годом количество желающих присоединиться к ним растет, поэтому общине нужен священник.
"Несмотря на гонения со стороны соотечественников, мы идем своим путем и никому его не навязываем. Но чтобы жить по канонам православной церкви, нам нужен священник, потому что уже более 3 лет мы вынуждены жить без пастыря. Отучившись в академии, я обязательно вернусь на родину", – уверен Климент.
Отец был против
Иеромонах Димитрий прибыл в академию из Грузии. С ранних лет он решил отрешиться от мира и посвятить свою жизнь служению Богу. И хотя он вырос в семье верующих, его желание вызвало неоднозначную реакцию в семье.
Мама сказала: "Сынок, еще рано, ты очень молодой. Если ты скажешь такие слова через 10 лет, я не буду против. Но сейчас ты молод и еще ничего не видел". Отец же заявил, что покончит с собой, так как считал желание сына стать монахом позором для семьи.
Приняв твердое решение, Димитрий ушел в монастырь, как только ему исполнилось 18 лет. Несколько лет в семье не утихала буря. По словам Димитрия, когда отца спрашивали, где его сын, он отвечал, что тот живет в другой стране.
"Мой отец родился в Советском Союзе, когда большинство храмов были либо закрыты, либо скомпрометированы, – говорит Димитрий. – В работающих церквях тогда специально ставили плохих священников, корысть которых отпугивала людей, поэтому долгое время отец не принимал веру. Сейчас все изменилось: в нашей семье царит мир, а отец увидел истинное лицо православной церкви и не только не ругается со мной, но и старается помогать при монастыре".
Заговорить по-русски
Второкурсник академии Ильяс Битар родился в сирийской православной семье и приехал в Россию из Сирии, чтобы освоить русский язык и лучше узнать традиции богослужения Русской православной церкви, изучить богословие в одном из ведущих богословских вузов России.
"Моя семья уже много веков исповедует православие, но в нашей церкви очень мало кто говорит по‑русски, поэтому меня отправили учиться в Россию. Это поможет нашим церквям лучше понимать традиции друг друга", – рассказывает Ильяс Битар.
По его словам, в Сирии представители различных религий много веков живут в мире и согласии.
"Наши соседи – мусульмане, у меня много друзей-мусульман, и никто никогда не скажет: вот это христианин, он плохой. У нас очень крепкие и хорошие отношения", – подчеркнул Ильяс Битар.
Война, пришедшая на сирийскую землю, принесла много горя, но Ильяс Битар считает, что его долг – как можно скорее выполнить возложенную на него миссию и вернуться домой, чтобы вместе со своим народом восстановить страну и наладить мирную жизнь.
"С Россией мы чувствуем настоящее родство, чувствуем, что мы братья, которые причащаются из одной чаши", – сказал Ильяс.
Негде учиться
Филарет, в миру – Чиюн Чхве, приехал в академию из Южной Кореи, потому что в его стране нет духовных учебных заведений.
"Я желаю служить Богу и людям – не только своим православным соотечественникам, но и русским эмигрантам, которые сегодня лишены возможности посещать храмы", – говорит Филарет.
Он рассказал, что друзья назвали его решение стать православным священником странным, необычным, но все равно поддержали его.
Длинный путь
Отучившись в католической семинарии Никарагуа, Роналдо Палацио посчитал, что не получил всех ответов на интересующие его вопросы.
Тогда он решил обратиться к православию, но в Никарагуа православных храмов не оказалось, и за ответами Роналдо поехал в Гондурас, где действует православная миссия.
"В каждой конфессии есть свои особенности. Изучив их, я решил, что мое обучение было слишком рациональным. Не хватало традиций и духовности, – поделился с нами Роналдо Палацио. – Мой духовник связался с антиохийским патриархом по вопросу о моем обучении. Это нужно не только мне, но и многим православным Центральной Америки, потому что мы должны перенять традиции и обряды, чтобы вести службу правильно".
Изначально Роналдо должны были отправить в Ливан, но там начались боевые действия. Поэтому он приехал в Россию – и поначалу испытал шок. "Это совершенно другой мир, а русский язык – очень сложный", – считает Роналдо Палацио.
Вслед за героем
В Индонезию православие пришло лишь в 1998 г.
Алексей, в миру – Вахью Мея Хариянто, встретился с основателем миссии несколько лет назад.
"Знаете Боба Марли? Я музыкант и много слушал его музыку. Как известно, перед смертью он принял православие. Тогда "загуглил" о православной церкви в Индонезии, задавал много вопросов и понял, что это мой путь", – говорит Алексей.
Каждого из молодых людей в Санкт-Петербургскую духовную академию приводит свой путь, но, возвращаясь на родину, они везут в своем сердце частичку Северной столицы и России и всегда будут помнить друзей, которых обрели в стенах академии.
Многовековая история, культура, обогащенная традициями и наследием, идейность, которой русский народ всегда поражал Запад. Европейцы называют нашу страну «душой мира». […]
Многовековая история, культура, обогащенная традициями и наследием, идейность, которой русский народ всегда поражал Запад. Европейцы называют нашу страну «душой мира». Какая она, наша страна, глазами иностранца? Каково его мнение и восприятие нашей православной веры?
Многие иностранные граждане приезжают в Москву в командировку всего на несколько дней, и едва ли они могут сформировать адекватное представление о том, чем мы, русские православные люди, живем. Они приезжают с заранее заготовленным восприятием разного рода. К сожалению, в основном неправильного. Что Россия – это вечный хаос, пробки и ежедневная борьба за выживание. Стремясь попасть в Петербург как в «культурную столицу» и часто так и не доехав до него, они возвращаются домой, так и не поняв, какая она, Россия.
Но есть и другие иностранцы. Те, кто волей судьбы оказались в России для того, чтобы остаться. Именно их мне и посчастливилось расспросить о том, каково их мнение о России и православии.
Вито Голенский , ранее гражданин Великобритании, переехал в Россию около десяти лет назад, живет и работает в сфере сервисного обеспечения. Женат на русской православной девушке, имеет ребенка.
«В России очень много благородных людей. И это во многом благодаря православной вере»
Вито переехал в Москву по ряду причин. У него есть русские корни – бабушка по маминой линии была русской. Он изучал культуру России в университете Лондона. Еще одна причина – целенаправленный поиск русской супруги. Ему очень нравится здесь жить. Конечно, как он говорит, не все идет гладко. Жизнь в России многому научила его. Что свою нишу найти не так легко, как дома. Что стабильность не гарантирована, как и полная уверенность в завтрашнем дне. Что многое делается с использованием родственных или дружеских связей. Но он считает, что Россия сделала его настоящим мужчиной, она закалила его. Ему очень нравится читать книги русских писателей: Достоевского, Чехова, Булгакова, Бунина. Он неплохо говорит по-русски. России необходимо православие. Очень многое здесь держится на вере. Если вера не глубока, то жизнь здесь покажется еще тяжелее, чем она есть, как считает Вито. Вера укрепляет дух, дает человеку силы для того, чтобы пережить финансовые кризисы, политические неурядицы, проблемы с работой. В Лондоне много протестантов, атеистов, католиков – всё смешано. Очень много расчета и прагматизма. Люди не идут на риск – они рассчитывают жизнь, как план, и действуют в соответствие с ним. Количество детей напрямую зависит от дохода и возможностей пары, это оговаривается еще до брака. Часто люди объединяются только для удовольствия и совсем не имеют детей, так как они мешают строить карьеру. В России совсем иначе. И это во многом благодаря православной вере. Многие молодые люди ходят в храм и живут по церковным законам. Имея маленький доход, воспитывают более трех детей, еще иногда и приемных. В России очень много благородных людей.
Другой иностранец, Гарри Чанг , американец китайского происхождения, который жил в России около года, работник банковского сектора, рассуждает совсем иначе. Жизнь в Москве была для него настоящим испытанием: «Эти вечные пробки, недостаток солнца, незнание языка – всё это доставило мне массу неприятностей. Православие? Что я могу сказать… Церковь везде одна. Я сам учился в церковной школе, христианской, но не ортодоксальной. Да, Церковь, безусловно, помогает, особенно в такой непростой стране, как Россия. Но не понимаю, в чем разница, чем Православная Церковь отличается от неправославных».
